Дочерям Виктории и Дарье
10 декабря 2007 года.
Мужчина дождался пока все в квартире уснут. Совсем недавно часы показали полночь.
Он не осуждал жену, по сути она была права. Она долгое время как могла помогала ему, а он обнадёживал её постоянно: вот, очередная задумка, новая идея совершат переворот, жизнь изменится к лучшему. А в конце концов обманул её надежды. Но и всё же услышать такое от любимого человека было нестерпимо больно.
А у него и впрямь не получилось. Вот уже год прошёл, как он ничего не издавал…
Сдаюсь. Перед волею рока
Корабль мой ничтожен и жалок,
И властная щедрость порока
Ломает скрепления балок.
Расщеплена мачта, а парус
Давно уже сорван стихией.
На чём-то и я обломаюсь,
В коварном бою обессилев.
Свой век загубив бестолково,
Уйду незаметно, тоскливо,
Не выкрикнув громкого слова,
Не сделав кого-то счастливым.
Сдаюсь. Но в смешном прозябанье
Зачем-то ж ведь нёс своё тленье:
Ужель, чтоб постигнуть страданья
Да душу вогнать в разоренье?
Огромные волны, взлетая,
Корабль мой уносят на скалы.
Прошедшие годы считаю,
Что прожил без чести и славы.
Что дальше? Да кто ж его знает?
Подчас, человек так устроен,
Что верит в незыблемость рая,
Во всходы испорченных зёрен.
До 1990 (частично и чуть дольше) года в СССР существовал обыкновенный советский самиздат: не публиковавшиеся в периодической печати и отдельных книжках литературные произведения и политические «труды» печатались вручную на механических машинках под 3, 4, а то и 5 копирок (не забывалась, конечно, и переписка шариковой ручкой) и потом «расходились по рукам».
И это самый известный самиздат: советский. Ему часто посвящают свои выставки многие музеи современности. Существует даже киевский музей-архив украинского самиздата.
И лишь, спустя некоторое время, после выхода Закона «О печати», в СССР начал зарождаться новый вид самиздата, который вполне можно окрестить как «постсоветский» (далее – ПС). Само это явление, после распада «великой державы» разовьётся по многочисленным направлениям: литературное, словесная тусовка, общение по интересам, политическое, музыкальное и другим.
Так вот, этот самиздат ни сегодня, ни тогда официально признавать не хотели и не хотят. И тогда, и сегодня его не замечают, игнорируют и считают это явление пустым и ничем себя не зарекомендовавшим.
Однако же, в конце 80-х годов прошлого столетия, подпитываемая веяниями «плюрализма и гласности», творческая интеллигенция просто разрывалась от потребности как можно шире и ярче раскрыть свои, глушимые социализмом, таланты. Новый самиздат, массовый самиздат, как уголёк, брошенный в сушняк, разгорался всё сильнее и сильнее с непрекращающимися порывами ветра перемен.
Мой ангел спит,
И месяц ясный,
Застыв в ночи, в тиши хмельной,
Меня пленит
Всесильной властью,
Даря свободу и покой.
Который год
Мои качели
Взлетают за шальной мечтой, –
Меня влечёт
К высокой цели,
И я захвачен высотой.
Мой ангел спит,
Но он проснётся
И, оживив застывший холст,
Дотла сгорит
С лучами солнца,
Отдав свой свет для дальних звёзд.
Конечно, ПС не нёс в себе такой мощной разрушительной силы, как самиздат советский. Конечно, из-за широкой массовости в тиражирование попадали сомнительные и в этическом, и в эстетическом, и в художественном, и в интеллектуальном плане «творения», отбивавшие у людей охоту читать подобное. На это, кстати, часто и ссылается официоз в своём стремлении принизить значение ПС.
На самом же деле новая власть не очень хотела присутствия рядом с собой самиздата по той лишь причине, что, благодаря сложившемуся у советского человека мнению, самиздат – это передовая структура, боровшаяся с ненавистным режимом. А мы же прекрасно помним, что коммунистический режим был свергнут самими же коммунистами, и буржуазно-демократическое общество начинали строить всё те же бывшие коммунисты.
И, несмотря на то, что многие издания ПС не выражали никакой гражданской позиции, нельзя сказать, что «прекрасного, доброго, вечного» в этом явлении не было.
Прости, родная, я смертельно болен.
Кто мне поверит в жалобном признанье,
Что я судьбой и жизнью недоволен
И что томлюсь на выбранном призванье.
Я был раздавлен миром идиотов,
А этим миром правит желчь и злоба.
Пусть там в богатстве утопает кто-то –
Мой путь – прямой дорогою до гроба.
Таким, как я, не место средь живущих,
Где честь и совесть уж давно пропили;
Обман и ложь – здесь правда для орущих,
А доброту и честность – задушили.
Меня судили мрази и дебилы,
И приговор один: смерть и забвенье.
Прошу тебя, ты над моей могилой
Прочти хоть раз мои стихотворенья.
Да, я не смог спасти добро от злого,
И не набил я миру его рожу.
Любимая, попомни моё слово,
Что этот мир я скоро уничтожу.
Официально в ту пору считалось, что самиздат – это не зарегистрированные в государственных органах издания. Но тогда получалось, что имеющий свидетельство журнал, радующий своих читателей 3-4 раза в год, тиражом в 30 экземпляров – это не самиздат, а выходящее раз в неделю предвыборное издание районного или сельского масштаба какого-нибудь кандидата, над выпуском которого работал целый редакционный штат (пусть даже временный), тиражом в «999» экземпляров – это самиздат. Ещё один пример: реально существовали неофициальные издания, имеющие тираж в несколько сотен экземпляров при постоянном штате сотрудников, регулярной (стабильной) периодичности и сформировавшейся системе распространения (торговые точки).
В самой среде самиздатчиков долгое время никак не могли договориться, по каким же критериям оценивать издания: по способу выпуска (только то, что при помощи ксерокса, принтера, либо ризографа), тиражу, периодичности, присутствию выходных данных, количеству выпускающих, внешнему виду издания или факту официальной регистрации.
В самиздате важен дух, настрой, личная энергия, сопутствующая выходу издания. «Сам издаю» – и этим всё сказано. Вот и самый простой ответ на вопрос о том, что же является самиздатом. Но наиболее правильное определение ПС дано одним из главных участников самиздатовского движения того времени Вадимом Булатовым (данное им спустя несколько лет после завершения его издательской деятельности): «К (постсоветскому) самиздату 1992-2006 гг относятся, не входившие в подписные каталоги издания (полученные при помощи множительной техники), за выпуск которых издателю и редакции (часто в одном лице) не выплачивалась официальная заработная плата (а значит, и не платились никакие налоги государству, в т.ч. и от продажи издания), а сами издания не спонсировались полностью какой-либо организацией или конкретным человеком (группой лиц), не принимавшим непосредственное участие в выпуске изданий».
Сложновато для восприятия, но зато совершенно точно.
История издательской деятельности того времени знает и другие примеры. Был, по крайней мере, такой прецедент: газету делал один человек, но она имела официальный статус, входила в областной каталог подписки и тираж её исчислялся тысячами. Или вот: когда группа энтузиастов, не получив за свой издательский труд ни копейки, разве что от продажи издания, выпустила полноцветный журнал на шикарной финской бумаге приличным тиражом, полностью оплаченным из фондов президента небольшой российской республики, в которой они жили.
Ну разве ж всё это можно назвать самиздатом?
Случалось, что самиздатовские творения продавались через официальных распространителей, но ни одно такое издание не было включено ни в один официальный подписной каталог.
А человек (или два-три), называвшийся в ту пору самиздатчиком (или – издателем), как правило, в одном лице являлся и спонсором, и редактором, и ответственным секретарём, и наборщиком, и корректором, и верстальщиком, и печатником, и фальцовщиком, и брошюровщиком подчас…
…– Мне надоели твои писульки и газетки. Ты захламил этим барахлом весь дом… Когда ты умрёшь, я всю твою макулатуру отнесу на мусорку, – так ему сегодня сказала жена, во время очередного скандала.
Как надоели скандалы. Совсем недавно с ним случился микроинсульт. (Ещё бы: проводить по 15 часов в сутки за компьютером.) Нарушилась координация правых руки и ноги. И это уже во второй раз. Может, поэтому жена заговорила о его смерти…
Когда ложится тень на любящие руки,
И глаз любимых блеск тускнеет в красках дня,
Я вспоминаю дни сомнений и разлуки,
По разным пустякам терзавшие меня.
Когда кладётся гроб в холодную обитель,
И каждый, проходя, бросает скорбно горсть,
Я понимаю то, что здесь я только житель –
На время заскочивший на пирушку гость.
Массовый постсоветский самиздат возникнет вскоре после образования СНГ, когда в стране станет широко доступна множительная техника. Но первые вздохи он сделал ещё при социализме, когда в новоиспечённых газетах началась словесная тусовка читателей, когда молодёжные неформальные объединения стали издавать (при заводских многотиражках) редкие, но «едкие» приложения. Когда некто множил объявления фотоспособом в одной из государственных фотолабораторий, а потом расклеивал их на столбах, уверяя непризнанных литераторов, что скоро выйдет в городе независимая литературная газета. И вот об этом ком-то и пойдёт дальше речь.
Сейчас уже смело можно заявить, что первое литературное издание, от которого начнётся постсоветский литературный самиздат (во всяком случае – русскоязычный) – газета, ничем, кстати, особо не отличавшаяся от многих других официальных изданий того времени, появилась в Воронеже 18 сентября 1990 года, и называлась она – «Виктория» (и как бы сравнивая такое событие с победой, и в честь первой дочери новоиспечённого издателя).
А победой выход молодёжной литературки безусловно являлся: после семидесяти с лишним лет запрета – и нате, совершенно свободное слово. Да где отпечатано: в крупнейшей типографии Центрального Черноземья. Похоже, чиновники её выход проморгали. А журналисты заметили. И о «Виктории», и об её издателе – Вадиме Булатове – вскоре появились заметка и статья в главной областной газете.
Но это не спасло второй номер «Виктории»: уже набранный и свёрстанный, он был уничтожен (в память осталась лишь малая часть гранок). За первый партийный недогляд не одна задница от мягкого кресла получила по ж…
А Вадим, расстроенный такого рода поражением, но всё ещё не отошедший от воодушевления предыдущей победы, задумывает выпуск первой воронежской брошюрки анекдотов (в Москве уже продавались анекдоты про Штирлица, поручика Ржевского и т.п.). И появится такая брошюрка в декабре всё в той же типографии! После чего Вадиму на много лет вход туда будет заказан.
И тогда «первопечатник» начинает искать выход на районные типографии. Так в феврале 1991 г. в типографии Хохольского района появляется вторая литературная газета: «слабенького» полиграфического качества, она получила скромное название – «Муза». И с тех пор издательство газет, брошюр, журналов, книг в той типографии идёт полным ходом. (С воронежским издателем позже станут сотрудничать ещё две типографии: Эртильская и Верхнехавская, но Хохольская останется основной.)
В 1993 году в самопальном издательстве появляются компьютер и матричный принтер, и уже издания, не требующие тиражей в сотнях и тысячах экз., печатаются дома. В начале 1995 года, благодаря неугомонному техническом прогрессу, привозится Вадимом из Москвы и лазерный принтер.
И, оглядываясь на ту эпоху, нужно признать, что ни одна самиздатовская единица того периода не сможет похвастаться тем размахом, что был присущ Булатову: ни тиражами, ни количеством изданий, ни полиграфическими данными (вёрстка, корректура и т.п.), ни качеством публикуемых материалов.
В кипенье волнений, в бесчинстве невзгод,
В пылу обольщений я чувствую лёд.
Холодные руки – вершители смут,
Несносные звуки покой унесут.
Останется вечным последний недуг,
А жизнь скоротечна. И верность подруг...
И трепет чудесный в груди уж затих,
Закончится песня, забудется стих.
Не станет бесплодных мечтаний и слёз,
И в сердце свободно проникнет мороз.
Не так уж и трудно бесшумно сойти,
Коль в сердце безлюдном не видно пути.
Оставить стремленья и жизни порыв,
О юном горенье совсем позабыв.
Прожитым и пошлым себя укорить,
Без боли о прошлом навечно остыть.
Оставить заботы, горячность обид,
А новые взлёты ДРУГОЙ совершит.
Свой век дотлевая, остаться слугой,
А песни слагает пусть КТО-ТО ДРУГОЙ.
Пусть КТО-ТО в сомненьях ведёт свои дни,
Пусть тело в бурленье приводят они.
Пусть все униженья и пытки людей
ОН терпит в сраженьях с напором страстей.
Раздумья пусть гложут и спать не дают,
И душу тревожит обманчивый труд.
Пусть в муках тягчайших ОН жизнь проживёт
И в строчках кричащих бессмертье найдёт!
А мне ж бестолково, спокойно чадить...
Но только ДРУГОГО ведь может не быть…
В первой половине 90-х годов Булатов задумывает международный литературный конкурс (МЛК), проводимый ежегодно. Так, со временем, его авторами становятся литераторы Европы, Америки, Австралии. Тесная и плодотворная связь возникает у воронежского издателя с Киевом, где Вадим частый гость.
В столице «незалежной» Вадим проведёт немало встреч с видными украинскими издателями и литераторами современности, его с радостью примут в Домах актёра и кино, в редакциях, на частных квартирах. Как издатель Вадим объедет почти всю Украину, во многих её городах проведёт встречи с местными поэтами и прозаиками. Опубликуют его произведения и напишут о нём и его деятельности и столичные, и периферийные издания этой страны. (В России – то же самое, но на порядок ниже.)
В 1993-94 годах литературный самиздат России только набирал обороты, а «карманное издательство» В.Булатова уже становится самым известным в неофициальных русскоязычных тусовках России, Украины, Киргизии, США.
Как долго песен звонких не пою,
Всё чаще в душу заползает мрак,
Картину жалкую и горькую рисует.
За что любить мне Родину мою?
За то, что каждый пятый здесь дурак?
И то лишь потому, что не ворует.
С появлением лазерного принтера качество домашних изданий станет превосходить районный уровень многократно. Большие тиражи «уже не в моде»: соперничать с «массовой прессой» становится всё тяжелее и тяжелее, а потому частное «издательство» раз за разом происходит в домашних условиях. И не распространители в бойких городских местах предлагают товар нелегального издателя, а издатель лично передвигается по городу и рассовывает свои газеты по почтовым ящикам, ходит на почту и рассылает свои детища как по всей России, так и в ближнее, и даже – дальнее, зарубежье.
В начале ХХI века Вадим Булатов организовывает Международную ассоциацию русскоязычных литераторов (МАРЛ) и избирается её президентом. Его главная цель – объединить не только издателей и литераторов, но также и читателей, чтобы начать выпуск нескольких литературных изданий, распространявшихся бы по всему миру и причём бесплатно, и тем самым вывести русский самиздат практически на официальный международный уровень. Но планам его сбыться не удалось, да и вся его издательская деятельность далась ему слишком дорогой ценой.
Целую грозди винограда
В открытом памятью саду,
А жизни сладкую прохладу,
Возможно, так и не найду.
Не всё легко и постижимо
Там, где я верю и люблю,
Но от мечты, душой хранимой,
Я ни за что не отступлю.
Пусть с каждым днём сильнее давят
Каскады бед и неудач.
Пусть перед казнью злобу травит
Судьбы неведомый палач.
И может быть, за болью чёрной
Я не найду «своей игры», –
В объятья радости просторной
Тогда навечно вход закрыт.
Меня несёт пусть участь злая
В неведение и во тьму,
И пусть тревоги предвещают,
Что я не нужен никому.
Но если жизнь сломала планы
На доступ к ощущенью благ,
И нанесённые мне раны,
Злорадствуя, одобрит враг,
То холод мрака смерти гнусной,
Свои повадки не изжив,
Взывает к битве мои чувства,
Рождая мужества порыв.
Питаясь давнею мечтою,
Горит надежды огонёк
На то, что я иду одною
Из неизученных дорог.
Там, где споткнусь я, боль скрывая,
Другой уверенно пройдёт,
И сладкую прохладу рая
Он за меня переживёт.
С 1991 по 1996 гг Вадим совершает сотни командировок, связанных и с издательской деятельностью, а параллельно и с бизнесом. Сам же с семьёй живёт на съёмных квартирах, примерно каждые полгода переезжая с места на место.
1996 год стал и для него, и для его семьи поистине роковым. А начинался вполне перспективно: купили двухкомнатную квартиру, сделали в ней добротный ремонт, расширив жилую площадь за счёт кладовки. Но радовались недолго: уже к концу года, благодаря нечестным партнёрам по бизнесу, квартиру пришлось продать.
Как горько мне смотреть на мир наш настоящий,
Чтоб дыры залатать в его худом тряпье,
Не хватит ни добра, ни честности скорбящих
По чистой и святой несбыточной земле.
Кто знает, может там, спустя века и вехи,
Наступит лучший мир прекрасных чувств и дел.
Но жизнь всего одна, и, разглядев прорехи,
Не мы ли в них найдём плачевный свой удел?
С января 97-го семья издателя снова мыкается по чужим углам. С 96-го и по 2012 год Булатов – официально безработный.
Но именно весной 1997 года он напишет следующее: «6 марта рассёк мою жизнь на две абсолютно неравные части, с одной стороны которой была вся познаваемая мной вселенная, а с другой только несколько шагов начинающего свой путь странника; этот весенний день стал как бы пограничным столбом во времени, в разные стороны от которого расходились две главные дороги: одна в неизвестное будущее, а другая – в до боли знакомое прошлое.
А после пришла зима. И улица захлёбывалась снегом. И столбик термометра опустился под нуль. И не хотелось созидать. И я искал себе различные оправдания, чтобы только не садиться за стол. И чёрный газовый пистолет, лежащий на нём, наводил на грустные мысли.
Вера в то, что мне удастся завершить задуманный труд, угасала. Я ждал ВЕЛИКОЙ ВЕСНЫ – поры, когда я снова начну восхождение наверх, на более высокую в моей жизни гору. Вот только падение с ней я даже не мог представить. Но без этого нельзя.
Поднимаются для того, чтобы падать. И только избранным удаётся остаться ТАМ. И никто при жизни не скажет тебе, один ли ты из них, или такой же, как все».